В 2018 году во всех странах Третьего Мира вспыхивают движения радикального свободолюбия. В них замораживаются капиталы снобистского Западного Мира и начинается повальная национализация собственности. В 2020 году страны Северного Полушария начинают массированную военную интервенцию на Юг, которая через три года войны заканчивается локальными ядерными ударами по Австралии, Африке, Азии и Южной Америке. Следующие за этим природные, социальные и экономические катаклизмы повергают общество в шок. Одновременно группа ученых обнаруживает произошедшие изменения в экосистемах планеты и наступившую необратимую Реакцию, в ходе которой через пятьдесят лет должен наступить Глобальный Экологический Кризис, грозящий уничтожить всё живое на планете. После опубликования этого сообщения военные действия останавливаются, на несколько месяцев жизнь замирает.

2025 год.

Кайрон открыл глаза. Предутренняя серая мгла была неполной. На потолке замысловато танцевали непонятные разноцветные блики. Сквозь неплотно закрытые жалюзи в комнату проникал яркий электрический свет и тюремными полосками ложился на стену. Голова была пустой, словно выжатый лимон. Кайрон попытался вспомнить вчерашний день, но у него ничего не получилось. Серый сумрак закрывал память, как и город за окном. Неожиданно ожил старый будильник, прозвенев три раза он замолк, оставив ещё большее ощущение Тишины и заполняющей комнату Пустоты. Чтобы разогнать это ощущение Кайрон потянулся и нащупал пульт телевизора, лежащий на журнальном столике. Чёрный экран вспыхнул, озарив комнату синим мерцающим светом. Передавали погоду и местные новости. Показывали бородатых пожарных, но военных складах активисты Группы Мести закидали несколько ангаров бутылками с зажигательной смесью. В доме напротив сектанты совершили массовое самоубийство. Кайрон поднял голову и понял, что разбудившие его разноцветные блики исходили от нескольких машин Внутреннего Порядка, припаркованных на другой стороне улицы. Их фары светили прямо в окно. Телевизор продолжал верещать что-то про беспорядки и проблемы с продовольствием. Голос диктора не уничтожил Тишину, как надеялся Кайрон, он лишь отодвинул её на второй план. Пустота отодвинулась в углы комнаты и осталась там. Кайрон медленно сел и осторожно спустил ноги на пол. Холод электрическим током пронзил тело и это помогло немного взбодриться. За окном просыпался серый город, неяркий белый рассвет уже лизал, как языки пламени, ближайшие дома. Настанет день, когда город сгорит в одно утро и пожарные не успеют погасить огонь. Телевизор продолжал бубнить про рождаемость, которая находилась на катастрофическом нулевом уровне, про кислотные дожди, которые опять побили весь урожай. Диктор напоминал горожанам про опасность выхода за Периметр. Изо дня в день одно и то же. Кайрон встал и плотно задернул жалюзи. Пустота снова нахлынула из углов. Ретировавшись на кухню, Кайрон включил ещё и радио. Радио молчало, скорее всего, опять забастовка. Он подошёл к холодильнику, взял оттуда пакет молока и пачку галет. На стене висел календарь за позапрошлый год. Кайрон аккуратно передвинул ползунок и принялся завтракать. Настенные часы показывали ровно семь утра. К десяти нужно успеть на товарные склады, иначе сегодняшние талоны пропадут. Потом он снова поедет к Периметру. Только посмотреть…

Воды опять не было. Судя по грязной посуде в раковине, её не было и вчера. Кайрон снова попытался вспомнить вчерашний день и снова наткнулся на немую стену Пустоты. Время поджимало. Он подошёл к шкафу и открыл дверцу. Мятая, давно не стираная, одежда отражалась в треснувшем зеркале. Уже одевшись, он взял в руки зубную щетку, но вспомнил, что нет пасты. Вчера её не давали на раздаче. Хотя… Он сунул руку в карман и нащупал вчерашние талоны. Это на несколько минут вогнало его в ступор. Получается, что вчера он пропустил время раздачи и сразу поехал к Периметру? Он не помнил. Может быть, эти талоны удастся реализовать сегодня. Кайрон накинул старую куртку и открыл входную дверь. С лестничной площадки навстречу ему кинулась темнота вперемежку с пылью. Кайрон закашлялся и одел респиратор. Тучи пыли, гонимые ветром носились по городу. Часто с неба сыпалась какая-то радиоактивная пыль. Ходить без головных уборов и респираторов было нельзя. На всякий случай Кайрон одел ещё шапку и защитные очки. Бурю сегодня не обещали, но синоптики врали как обычно. Закутав шею плотным шарфом, он наконец-то вышел на площадку и захлопнул дверь. Тьма тут же изучающее окутала его, заглянуло в глаза и убралась в углы, не найдя ничего интересного для себя. Кайрон осторожно спустился по лестнице. Он открывал дверь наружу медленно, но уличный свет всё равно ослепил. Свет был равномерно белый и падал со всех сторон неба, как с электрического потолка. Кайрон точно не знал, почему это происходит. Над землёй постоянно стояла прослойка радиоактивных облаков, и вроде бы с внешней стороны они формировали кристаллические структуры, которые собирали свет солнца, а потом отражали его на землю. Свет получался равномерным, холодным, неживым. Солнца Кайрон не видел уже года два. Он вышел на улицу. На улице царила та же Пустота что хозяйничала в его комнате и, судя по всему, в его душе. Но здесь она не собиралась в углы, а равномерно покрывала улицу налетом белой, полупрозрачной пыли, которая иногда сыпалась с неба. Пыль хрустела под ногами, и ходьба отзывалась занудной головной болью. Идти было неприятно. Соседний дом был огорожен красными ленточками, машины уже уехали, оставив глубокие следы на пыльной поверхности мостовой. Кайрон вытащил из кармана жевательную резинку и сунул под респиратор в рот, чтобы избавится от привкуса плесени. Он шёл в направление складов и думал о том, что вряд ли стоит сильно беспокоиться по поводу нехватки продовольствия. Даже если кислотные дожди продолжаться это не приведет к глобальной проблеме. В городе росло количество самоубийств, в последнее время участились массовые акции лишения жизни. При всем печальном раскладе, тем, кто останется в живых пищи хватит до самого Конца. Многих удерживало в жизни просто любопытство узнать, чем же всё закончится. В новостях часто говорили о каком-то институте на севере, где ученые пытаются отсрочить катаклизм, но верилось в это с трудом. Успокаивало одно – безысходность положения частично подавила присущую человеку агрессию. Армия саморасформировалась, хоть какое-то течение жизни поддерживали активисты и религиозные деятели. Правда существовали ещё так называемые Группы Мести, активисты которых всячески досаждали бывшим военным, виня их во всем случившемся, но их акции часто заканчивались лишь забрасыванием тухлыми яйцами или, на худой конец, бутылками с зажигательной смесью бывших военных объектов. За поворотом показалось здание товарного склада. У склада толпилась небольшая горстка людей. Кайрон уже давно отметил удивительный факт – сколько бы людей не собиралось перед складом они никогда не формировали толпу. Каждый стоял по одиночке, запертый в коконе своего отчаяния, в могиле своего страха. Кайрон подошёл ближе и услышал недовольный гул. У склада нарастал скандал. Причиной его было, по-видимому, ярко красное объявление, висящее на фонарном столбе. Кайрон подошёл ближе. Объявление гласило, что с сегодняшнего дня обмен просроченных талонов невозможен, невозможно так же обменять их на любые другие талоны продовольственного или товарного типа. На объявление стояло позавчерашнее число. Кайрон вытащил свои талоны и посмотрел выбитые на них печатной машинкой даты. Даты были трёхдневной давности. Вчерашнего дня он не помнил, позавчерашнего тоже, получается он не получал паёк уже два дня. Он хотел было подойди к складу, но там назревала потасовка, судя по тому, что рекруты Внутреннего Порядка что-то орали в рупор. Ветер уносил слова и Кайрон слышал только обрывки слов. Из них понятно было только одно – по всем вопросам нужно обращаться в Главную Контору. Кайрон постоял ещё немного и пошёл прочь…

В Главную Контору он не пошёл. Кайрон не смог представить себя стоящим в длинной очереди одиноких людей. Видимо не смог он представить себе этого и вчера. Завтрашний день терялся в Пустоте, как и вчерашний. Вчерашний день нельзя было вспомнить, а завтрашний представить. Какая разница, что было и что будет, если все предопределено. Ноги сами несли его к Периметру. На Обзорной Линии как всегда было людно. Здесь кончался город и начиналась деурбанизированная зона. Зона Дикой Природы. Выходить за Периметр было небезопасно. Но некоторые уходили, чтобы больше не вернуться. Их находили на обочинах дороги, ведущей в лес или у самой Обзорной Линии. Смерть их была ужасна, изорванная в лохмотья одежда едва скрывала растерзанные тела. Лес не принимал человека, он отторгал его как чужеродное тело и выбрасывал из своей чащи. Но из Леса тянуло сыростью, свежим воздухом, листвой и жизнью. Туда хотелось постоянно, несмотря на все запреты. Люди приходили к Обзорной Линии, чтобы дышать и смотреть на мир, который они потеряли. Кайрон подошёл к железной сетке забора и встал рядом с остальными. Из Леса дул лёгкий ветерок. Кайрон снял шапку и подставил волосы ветру. Затем он снял защитные очки и респиратор. Свежий воздух щекотал ноздри, глаза привыкали жить без защитных стекол. «Внимание, - внезапно ожил репродуктор на столбе, - с севера приближается пылевая буря. В ближайшие два часа всем найти укрытия, иметь при себе средства индивидуальной защиты и паспорта». Люди дернулись и остались на местах. Прятаться в подземных убежищах никому не хотелось. Кайрон оглядел Обзорную Линию и с удивлением отметил изменившееся настроение стоявших рядом людей. Он не видел, кто первый стал ломать заградительную сетку, но руки сами потянулись к холодному металлу. Забор закачался. Люди в едином порыве ломали забор. Одиночество исчезло и вместе с ним растворилась Пустота. Кайрон толкал забор вместе со всеми. «Всем отойти от забора, повторяю, всем отойти от забора, - хрипел репродуктор. Кайрон не слышал этого, он просто крушил преграду, которая заперла его в одной единице времени, на нулевой ординате. Он не видел как рядом стали падать люди, сражённые резиновыми пулями рекрутов Внутреннего Порядка. К ним уже бежали от города вооружённые группы. Кайрон смотрел только вперёд, на приближающуюся чёрную стену леса. Он даже не помнил, как рухнул железный заградительный занавес.

Ночь наполнялась дождём как стакан. B особенно сильные порывы ветра казалось, что уже перехлёстывает через край и косые упругие струи бьют свинцовыми пулями по лицу. Их не преследовали. Вымокшие, грязные они вошли в лес и продолжали идти дальше сквозь бурелом. Лес встретил их неожиданной Тишиной, не мертвой, сопровождаемой Пустотой, как в городе, а живой. Тишина была настолько другой, что через неё приходилось продираться как через воду, она была упругой. Кайрон выбросил респиратор и ненужные защитные очки, скинул полные воды ботинки и где-то успел потерять куртку. Небо прорезала черта молнии и дождь хлынул ещё сильнее, ещё больнее. Их было пятеро, кто не упал в пыль под градом резиновых пуль и не повернул назад после падения забора, оглушенный пронзительным воем репродуктора. Трое мужчин и две женщины. Когда они уже подходили к Лесу женщины хотели повернуть назад, но в спину им ударила пыль, начиналась буря. Идти к городу было невозможно. Не спасали ни респираторы, ни защитные очки. Пылевые вихри гуляли между Лесом и Городом, вдавливая их в бурые заросли. А к ночи хлынул кислотный дождь… Они продирались сквозь заросли, спотыкались о корни, шли туда, откуда когда-то вышли первые люди. Они возвращались. Но неласково встречал их Лес. Чьи то глаза следили за ними и горели в темноте. Из чащи слышалось чьё-то недружелюбное ворчание. Кайрон остановился, женщины робко прижались к мужчинам. Кайрон рванул рубашку так, что отлетели пуговицы, и подставил дождю свою грудь. Капли били больно, большие, тяжёлые с примесью свинца они оставляли белые пятна на коже. Под ударами этого дождя он медленно опустился на четвереньки и руки по локоть утопли в сырой жёсткой траве. Смотрите, - думал Кайрон, - я ваш, я зверь, я могу ползти, могу рычать и выть. Только пустите меня к себе, дайте мне защиту, я готов на все. И он пополз в сторону темнеющей части. Остальные, помедлив, сделали то же самое. Мужчины избавились от ботинок, женщины от туфель, опустились на землю и поползли вслед за Кайроном. А Кайрон полз в темноту, откуда смотрели красные огни чужих глаз. Нет, нет – своих, родных глаз, мы с тобой одной крови я и ты, мы Одно. Кайрон вскочил и бросился срывать с себя остатки одежды: брюки, рубашка, всё прочь. Это уже не нужно, это уже не поможет мне, это не защитит меня. Я избавлюсь от всего человеческого чуждого вам, только дайте мне пройти, дайте мне шанс. Я отрекаюсь от себя. Остальные последовали его примеру. Их голые тела неестественно белели среди черноты леса и по ним хлестал дождь. А потом они поползли вслед за Кайроном, лелея безумную надежду. А Кайрон все глубже и глубже уходил в заросли, проползал между стволов, пролезал среди кустарников, царапал руки, ноги, грудь в кровь. Земля, прими мою кровь, - шептал он в темном бреду. Вы, братья, примите мою кровь, мы с вами одной крови. Земля, прими мою кровь, прими и прости. Ближе, ближе глаза в темноте – братья, сестры, я пришёл – встречайте. И они встретили их. Люди умирали медленно, корчась под струями тяжелой воды. Их рвали на части звери, их клевали птицы, жалили змеи и кусали насекомые. А Кайрон всё шептал, почти не чувствуя боли. Мы с тобой одной крови, мы с тобой одной крови, мы с тобой одной крови…

Утром их нашли выброшенным почти к Обзорной Линии. В радиоактивной пыли лежали ошметки от их тел, и даже нельзя было разобрать, где мужчины, а где женщины. Лес отторгал людей, Земля мстила людям…

До Конца Света оставалось ещё 46 лет.

Фокс, ты действительно талант!!! На меня твой рассказ произвел очень сильное впечатление.

- Я так и не понял, почему никто не попытался уехать, когда было ещё можно, - Петр Сергеевич смотрел на поезд из окна привокзального кафе.
- Куда, - криво усмехнулся Женька, - все равно везде война. Пути разбиты, крупные города тоже.
- Красавец, - Петр Сергеевич продолжал оценивать поезд, - цены ему нет.
- Нет, - согласился Женька, - если ракеты не прилетят, то он вообще ничего не будет стоить.
- Красивый, - возразил Петр Сергеевич, - сдадим в музей.
- Нас самих в музей сдавать пора, - буркнул Пашка, - кто знает, что там происходит, может, мы вообще последние кто остался.
- Ну, это ты брось, - возразил Женька, - то, что связи нет ещё ничего не значит – глушат нас вот и все.
- Зачем нас кому-то глушить? - Пашка рубанул ребром ладони воздух, - один удар и все.
- Мы ценный товар, - возразил Петр Сергеевич, - никто же не знает, чем мы на самом деле занимаемся, может у нас тут ого-го.
- Да бросьте вы, - махнул рукой Женька, - все одно и то же – каждый день. Этот спор бесполезен. Пойду лучше пройдусь.
Он встал и вышел из кафе.

Здание Института Космического Кораблестроения казалось мертвым. Не горели окна, не работала система кондиционирования. Лишь где-то глубоко в цокольных помещениях тихо жужжала локальная атомная станция, вырабатывая ватты служебного электричества, да излучатели радаров продолжали раздевать безбрежное небо щупальцами своих электронных лап. В здание постоянно находились несколько человек, которые следили за приборами слежения. Сам профессор Подольский не покидал здания института ни на секунду. Но время шло, а приборы слежения радаров упорно молчали. Вот уже три месяца как в зоне воздушного пространства института не появлялось ни одного летательного аппарата. Мир словно вымер. Радиоэфир издавал лишь трескотню атмосферных помех.
Профессор Подольский курил.
- Сигареты заканчиваются, надо что-то решать.
- А что тут решать, - вяло отозвался старший по науке Сергей Валерьевич, - ракет нет, радары молчат, тоска, провинция.
- Но поезд должен стартовать, - профессор Подольский резко встал, - поезд уже полгода как простаивает.
- Простаивает, - согласился Сергей Валерьевич, - но, увы - энергию взрыва взять неоткуда. К тому же ракет нет, войны, может, тоже нет уже. Надо уходить.
- Куда? - раздраженно спросил Подольский.
- К своим, - Сергей Валерьевич неопределенно махнул рукой.
- Нет, - зло отрезал профессор, - если мы пойдем и прилетят ракеты, то всех накроют и мы не успеем сесть в поезд.
- Но ракет то нет, - снова возразил Сергей Валерьевич, - тем более непонятно сработает ли поезд, Х-транспортировки до конца не изучены, непонятно где мы окажемся вообще, если всё пройдёт гладко.
- Вот и это и нужно выяснить, - торжественно заявил Подольский.
- Нам нужно спасаться, профессор, - возразил Сергей Валерьевич, - идет война, сейчас не до науки. Вам надо спасать людей, ваших людей.
- Я их и спасаю, - возразил Подольский, - я бы даже взорвал реактор института, если бы его энергии хватило для запуска стартовых механизмов поезда.
- Ну, это уже слишком, - возмутился Сергей Валерьевич.
- Вовсе нет, - горячо заспорил профессор Подольский, - это бы все решило, мы бы провели эксперимент и переместились, оставив войну с носом.
- Мы бы рисковали жизнью людей зря, - возразил Сергей Валерьевич, - вы думаете только о поезде.
- А вы разве нет?
Сергей Валерьевич промолчал.

Поезд блестел в каплях утреннего дождя. Его аэродинамический корпус внушал мысль о скорости. Поезд покачивался на электромагнитных подушках как на волнах. Он был безупречен внешне и все же без энергии взрыва он был просто грудой металла. Его внешние панели должны были вобрать в себя взрыв и выплеснуть её из сопл, создав невероятную скорость, способную пронзить пространство и время. Женька любовно погладил обтекаемый корпус. Его определили в этот институт перед самым началом войны, он всю жизнь мечтал работать здесь, стремился к этому, мечтал об этом. А теперь мечты небыло, был только этот поезд – воплощение одной единственной мечты всех сотрудников института.
- Красивый, правда, - рядом раздался женский голос.
Женька обернулся и увидел Ксюшку, молоденькую лаборантку, которая пришла в институт примерно в то же время, что и он.
- Да, - кивнул Женька, - Петр Сергеевич тоже так считает.
- Так все думают, - пожала плечиками Ксюшка, - а ещё все думают, что будет, если ракеты все-таки не прилетят.
- Да хватит же, - не выдержал Женька, - что и разговор, то только про эти несчастные ракеты, свихнулись все что ли, больше говорить не о чем. Пойдём лучше погуляем, как в прежние времена.
В прежние времена, это до войны. Женька откровенно ухаживал за Ксюшкой, она было хорошенькой и очень веселой. Женька был немного застенчив, но это не мешало им тайком встречаться после работы и гулять долгими летними вечерами, у них ведь было только одно лето, а потом началась война… Теперь они шли вдоль вокзала, обошли поезд и вышли за железнодорожное полотно. Весна была совсем ранней, но уже было по-летнему тепло. Женька вдруг подумал, что никто вокруг не замечает весны, никто не замечает, что на земле уже зеленеет трава, что уже набухли и распустились почки на деревьях. Все смотрят только в небо, раздетое вульгарными щупальцами радаров.
- Весна, - удивленно пробормотала Ксюшка, - а я и не знала.
- Да, - Женька осторожно взял её за руку, - весна.
- А я раньше даже не чувствовала её запах.
- Это потому что все смотрят только в небо, - горько усмехнулся Женька, - никто не видит ничего вокруг. Все смотрят только в небо, все сошли с ума. Мне иногда кажется, что если война закончиться и ракеты так и не прилетят, то все очень сильно огорчаться.
- Не говори так, - испуганно пробормотала Ксюшка, - я например не хочу войны больше.
- Да, но ты ведь ждёшь ракет.
- Ну да, ракет все ждут – если будут ракеты, то мы сможем сесть в наш замечательный поезд.
- А если не будет ракет? - ехидно усмехнулся Женька.
- Как это не будет?
- Вообще не будет, - отрезал Женька, - война закончится и ракеты не прилетят.
- А как же тогда наш поезд? - Ксюшка оглянулась на поезд, - он тогда получается совсем зря?
- Господи, - Женька вздохнул, - что же с нами стало со всеми за это время. Мы ведь строили поезд, чтобы спастись, чтобы уцелеть в случае взрыва. А теперь все только и мечтают о взрыве, только и ждут его. Мы подменили понятия, Ксюх, мы изменили себе и изменили себя. Все эти разговоры о войне. Люди в институте жадно ловят новости о том, что война продолжается, о том, что вот-вот по нам нанесут бомбовый удар. Никто не хочет окончания войны, все хотят в поезд, потому что поезд – это наше все. Все хотят, чтобы он заработал и, поэтому, все ждут взрыва и ждут ракет. А я не хочу.
- Не хочешь в поезд? - испугалась Ксюшка.
- Нет. Я хочу, чтобы война закончилась, чтобы не было ракет и не надо было бы садиться в этот поезд. Я люблю этот поезд, я сам строил его вместе с остальными, но я не хочу жить ради этого, понимаешь?
- Кажется, понимаю, - кивнула Ксюшка, - знаешь я тоже не хочу в поезд. Здесь хорошо, здесь весна, здесь ты, а там, в поезде, там страшно и холодно.
- Знаешь что, а давай убежим, - вдруг предложил Женька.
- Куда это? - испугалась Ксюшка.
- Подальше от вокзала. Я сейчас не хочу возвращаться на вокзал. Там все смотрят в небо и говорят только о ракетах, тут недалеко есть луга, помнишь, мы гуляли там тем летом под звездами. Давай пойдем туда, отдохнем от всего, а если что, мы всегда успеем вернуться обратно и сесть на поезд. Он же никуда не уедет.
- Без нас, - уточнила Ксюшка.
- Без нас, - чуть помедлив, подтвердил Женька.

Они шли по железнодорожной насыпи, туда, где виднелись первые цветы на лугах, откуда веяло свежим ветром, где небо было одето в белую прядь облаков, а не раздето щупальцами прожекторов. И чем дальше они отходили от железнодорожной насыпи, тем меньше становился поезд. Вскоре он стал совсем маленький, игрушечный. Было смешно смотреть на него издалека. Было странно, как столько людей могли вместиться в эту игрушку, было непонятно, как она могла занимать столько мыслей в их головах. Они бежали по траве, пили воду из холодного ручья, подставляли лица ласковому вечернему солнцу. Когда взошла полная луна, они целовались, и снова гуляли под звездами, которые падали с неба им под ноги. Ночь они провели в небольшом шалаше, построенном кем-то ещё до войны и удивительно сохранившемся до сих пор. Утром их разбудил непонятный гул. Они выскочили из шалаша. На вокзале суетились и кричали люди. Поезд заметно раскачивался, принимая пассажиров. От здания института бежала группа, среди которых угадывался процессор Подольский.
- Погрузка, - в отчаяние закричала Ксюшка, - что происходит.
Женька оглянулся и вздрогнул. Из-за горизонта плавно выплывали несколько трассирующих линий.
- Ракеты, - закричала Ксюшка, - бежим к Поезду.
- Не успеем, - покачал головой Женька, - здесь недалеко есть старое бомбоубежище. Бежим туда. И они побежали. Сзади слышались крики людей, которые садились в поезд. Они вбежали в бункер старого бомбоубежища, и Женька плотно задраил бронированную дверь. На них опустился сырой душный мрак. Ксюшка прижалась к Женьке и закрыла глаза, она боялась даже дышать. Было страшно. Время тянулось тягучими каплями, которые срывались с отсыревших перекрытий блиндажа и падали на землю с чуть слышным стуком. И потом землю тряхнуло. Они теряли сознание и снова приходили в себя. Земля колыхалось, становилось то жарко, то холодно, перед глазами плыли разноцветные круги, закладывало уши как при атмосферной перегрузке. Ксюшка прижималась к Женьке, пыталась поглубже втиснуться в его грудь, но это не помогало, липкий страх захлестывал и переливался через сосуды их душ. Они не знали сколько прошло часов или дней пока все ни стихло. Очень хотелось пить и, наконец, они рискнули выбраться на поверхность. Было жарко. Воздух вибрировал, в нем ощущался привкус металла. Уставшие и изможденные они подошли к ручью, из которого недавно пили леденяще обжигающую пряную воду. Ксюшка рванулась было к воде, но Женька придержал её.
- Радиация, - подумал Женька, но Ксюшке говорить не стал.
- Давай лучше на станции найдем воду, потерпи.
Женька надеялся на загерметизированные контейнеры неприкосновенного запаса, воды в них должна была быть чистой. Они осторожно перешли железнодорожную насыпь. Здание вокзала сохранилось и казалось черно-белым, словно детская руку нарисовала вокзал на клочке бумаги. Здание института было взорвано, вместо него дымился огромный котлован, из которого периодически взлетала радиоактивная пыль.
- А где поезд? - спросила Ксюшка.
Поезда не было. Рельсы, на которых он стоял, были оплавлены.
- Вот он, - тихо сказал Женька.
- Где? - Ксюшка завертела головой.
- Вот, - тихо повторил Женька и показал рукой.
Ксюшка посмотрела и ахнула.
На длинном здание вокзала виднелся четкий черный отпечаток поезда. Он был похож на тень поезда, отбрасываемую на здание. Но самого поезда не было, было только его тень, впечатанная в камень. Поезд разнесло на молекулы и силой внутреннего взрыва его впечатало в стену. Было удивительно, что здание выдержало. При желание можно было даже разглядеть мелкие детали поезда. Тень была отчетливо прорисована рукой умелого художника.
- Что это означает? - спросила Ксюшка.
- Это означает, что эскперимент закончился неудачей, - ответил Женька, - пойдем, у нас очень мало времени.
Он взял её за руку и потянул. Он не знал, какова доза облучения, полученная ими, он не знал доживут ли они до завтрашнего утра, он ничего этого не знал. Впереди у них был как минимум один день, который они могли провести вместе и нужно было, всё-таки, найти воду…