Одно "н" лишнее

Яд сочится

Я выживу!
Красным по белому
Тихий Траур
Они должны умереть
Багровый закат
Здравствуй небо

Красным по белому

Говорят, «то, что тебя не убивает, делает тебя сильнее». Может, так и есть, но в моём случае это правило не действовало вовсе. Уже больше часа я, раненый и истекающий кровью, возвращался с рейда, на Кордон. «Ах, Кордон, Кордон – дом родной! Когда же ты раскинешь предо мной свои высокие холмы?» Дорога с Темной Долины была не очень труднопроходимой, но в данном случае каждый шаг вызывал невыносимую боль. Я терпел, я шёл, оставляя за собой розовую нить на чистом и белом снегу. Всё! Если выживу, завязываю с Зоной навсегда! И зачем я пришёл сюда? За деньгами? Нет, я не как все, я другой. Уж очень нравятся мне закаты и рассветы в этом безумно опасном месте. Недаром меня прозвали Фотографом, охотником за снимками. Да я пришёл в Зону фотографировать и получал за это большие деньги на Большой Земле, потому что снимал я не только пейзажи. А кто я теперь? Даже и не знаю.
Снег хрустел под ногами, ветер колыхал волосы, а слабый мороз щипал пальцы, сжимающие пистолет Макарова. Сейчас я был почти беззащитным. Но похоже Черный сталкер на моей стороне, раз я еще жив и добрался до границы Кордона. Я остановился передохнуть на верхушке одного из могучих холмов. В отличие от Свалки радиация здесь была в «норме», по меркам Зоны. Впереди красовались укутанные тонким покровом снега сосны и дубы, они словно стражи стояли неподвижно и могущественно. Заросли трав на спусках так и остались расти, но пожолкли и покрылись снежным пухом, который был похож на маленькие белые розы, но не являлся ими в реальности. Где-то вдалеке выглядывали крыши домишек, из некоторых дымоходов в небо подымался сероватый дым растопленных печей и тишина царила вокруг. Ни стрельбы, ни завываний мутантов. Поэтому я и любил эти места за необычную тишину, по сравнению с севером Зоны. Одной рукой я по сильнее прижал кровоточащую рану, а другой вытащил черный прямоугольник фотоаппарата. Щёлк. Еще один снимок и быть может последний.
Прямоугольник мгновенно скрылся в кармане, и рука уже сжимала оторванный кусок рукава и последний бинт. Быстрыми движениями я кое-как перевязал распоротую грудь, предсмертный подарок химеры, и снова выхватив пистолет, побежал (насколько мог) вниз. Причиной такой спешки стал вой десятка слепых псов где-то позади. Почуяли мою кровь и метнулись в погоню, сволочи. Силы меня покидали, я стал бежать медленней, но не оглядывался. В боку что-то резво покалывало, ноги «скручивало» и они отказывались бежать, но воля сильней и жажда жить сильней. Впереди уже был виден мост около АТП, осталось только подняться на дорогу. Склон был пологий, но штурмовал я его очень медленно, я почти полз. Позади был слышен не только вой, но уже и рычание. Они близко.
Я, наконец, взобрался на дорогу и, осилив подняться, всё-таки обернулся назад. Их было семь. Шесть облезлых и худощавых слепышей и один здоровый, черный псевдопёс. Он бежал позади всех, подгоняя мутантов. И они подчинялись ему. Худощавая туша подлетела вмиг и тут же замыслила ухватить холодными зубами за ногу, но вовремя я оглушил её рукоятью и пустил кровь по ветру первым выстрелом. Второй пришёлся подбегающему слепому псу в навеки сомкнутый глаз. Слепыши отступили, а я сделал еще десяток шагов к мосту. Я еще пытался уйти без боя. Как я был глуп. Двоё выскочили впереди, двоё зарычали сзади, в обойме пять пуль. Еще есть надежда. Мутанты одновременно кинулись на меня, но я ждал. И вот они совсем близко. Всего три секунды осталось, а двое уже в небытие. Я мгновенно обернулся, но не успел. Слепой пёс свалил меня в снег и потянулся к глотке, дабы разгрызть её. Нож вонзился ему в череп, а рука откинула в сторону и, прицелившись, я выстрелил. Две пули прошли сквозь пасть и погубили мутанта. Немного отдышавшись, я поднялся. Я был уже на мосту. Еще капельку и деревня, еще чуть-чуть. Рука сжимала оружие с последним патроном. Рычание раздавалось то там, то там. Я закричал. Я позвал помощь. Может услышат меня в посёлке, но тщетно. Зверь выскочил, откуда не ждали, и прыжком свалил меня. Я упал в пушистый снег в схватке с псевдопсом. Пистолета уже не было, как и трёх моих пальцев. Зверь уцепился мне в куртку зубами, я вцепился целой рукой за его шею. Свернуть её не получалось. Сквозь боль я ухватился и второй. Кровь с пальцев залила лицо, но я сжимал. Я душил. Мутант уже терзал меня за плечо. Я взвыл от боли и в потоке ярости, дотянувшись до ножа, стал с криком ширять острым лезвием в брюхо пса. Его стальная хватка ослабла, и кровавый зверь начал скулить. Я не останавливался, я хотел жить. За 10 секунд я продырявил эту облезлую тушу больше пятнадцати раз. Я цеплялся за жизнь, как только мог. Пёс разомкнул пасть и глухо свалился мне на грудь. В голове промелькнула вспышка радости. Глаза смотрели в небо. Солнце пробивалось желтым сиянием сквозь тучи. Как вдруг среди этого сияния появился черный силуэт вертолета. Подобный образу черной смерти завис он в воздухе. Раскрутилась турель и две огненные полосы вонзились в землю сквозь меня и мутанта. Вертолёт улетел. Я доживал свои последние секунды, залитый кровью не только человека. Сердце стучало как никогда. Оно билось подобно узнику в темнице. Я прислушался и понял. Что также билось сердце пса. Он был на грани, как и я. Он еще дышал, как и я. Он знал, что умрет, как и я. Я слегка приподнялся и кровавым остатком пальца, красным по белому, написал на снегу: «Зона-Смерть». Взглянул в небо, выдохнул и ушёл навсегда.

На узких улицах холодного зимнего города во всю боролась за влияние новая, куда более тёплая, солнечная пора. Она рвалась греющими лучами в окна квартир, билась сквозь решетки и ставни, разгоняла тучи на небе, но пока еще лишь изредка уступала в этой борьбе мелкому снегу. Таков был и сей только-только начавшийся день.
В жилых домах шумели голоса их обителей, по улицам то и дело проносились спешащие прохожие, одетые все как один в какие-то убогие вещицы бледных тонов.
Ранняя весна любопытной кошкой заглядывала во всякое открытое окно, и, будь то чья-то лавка, али кабак, везде неизменно разговоры шли лишь об одном.
- Я к ней с букетом - она мне спасибо… Я к ней опять с букетом - она мне опять спасибо! Ну, как такую терпеть можно?!
Длинная прямая улица, что тянулась чуть ли ни от самого сердца города, вела к комплексу небольших четырёхэтажных домиков, которые на момент своей постройки должны были поражать белоснежностью стен всякого наблюдателя, а сейчас разве что навевали тоску по минувшим годам, когда, казалось бы, даже река речнее была.
Общую тишину, воцарившуюся в единственной заселённой квартире одного из таких домов, оборвал внезапно раздавшийся противным дребезжанием дверной звонок.
Носова, звонко стуча каблуком белоснежных туфель, бросилась открывать гостю.
- Ах, Офицер, это вы! Как приятно снова вас видеть в добром здравии.… А мы тут с гостями одного вас-то и дожидаемся.… Проходите!
Представший перед ней мужчина ответил решительным хриплым басом.
- Да, уж припозднился мальца, не буду отрицать. Где господа-то ваши уважаемые?
Поправив фуражку, смахнув с плеча мокрый снег, офицер решительно зашагал по коридору в сторону уже знакомой ему обширной кухни Носовой, откуда едва ощущаемо доносился аромат кофе.
- Погодите, а сапоги-то снять?
- Да бросьте, Анна! Все ведь свои люди…
- Так хоть пальто-с!
- У вас тут сквозняки, а я с простуды. Боюсь совсем слечь, коль без пальто.
- Ну, хоть фуражку! Позвольте, вы в помещении!
- У меня на голове волосы неприлежно зачёсаны. Как бы вас не стеснять?
Сидящие за столом гости, иногда нехотя отрывающиеся от глубоких раздумий, вошедшего Офицера встретили лишь дружным продолжительным молчанием.
Вслед за ним, в "кухонную залу" (как её иронично величала сама хозяйка) вбежала Носова, от лёгкого переживания не выпускавшая из белоснежной ручки свой локон.
КГБшник, соколиным взором окинув лица представших перед ним господ, уверено прошагал по ковру к незанятому дивану, и, сделав приветствующий поклон, уселся на него.
Из кармана немедленно показалась помятая папиросочка, через пару мгновений уже красовавшаяся в зажиме оскала улыбки.
Всё окружающее общество выглядело экими бедными родственниками, приехавшими за наследством. У кого порван пиджак, у кого заплатка на локте, кто-то болезненно бледен, кто-то же, напротив, не по-светски смугл, да не брит.
Мужчина с, казалось бы, самым серьёзным видом, постоянно перебрасывал из руки в руку игральные кости, а при виде выпавших чисел, восклицал что есть мочи никому из присутствующих не понятные вещи. Особым образом это раздражало сидящего напротив господина, с которым «игрок» нередко позволял себе заговорить.
- А вы, уважаемый, знаете, что на вас собаки в эту минуту напали?
- И что же мне теперь делать?
- А можете и ничего. Я их уже застрелил всех, каждую псину свинцом угостил.
- Когда же?
- Два хода назад… Бросите кубик?
- Нет уж, благодарствую…
Лучики солнечного света резво игрались в комнате бросающимися в глаза отблесками на чашках, стеклянной люстре и глади чёрного лакированного рояля (играть на котором Носова никогда не умела, но хранила в доме просто красоты ради, а нынче каким-то образом выкатила на обозрение гостей, пожалуй, в самую неподобающую тому комнату квартиры).
Нарастающая же скука и общее бездействие меж тем не могли не беспокоить КГБ'шника. В глазах его появился блеск жажды дела, язык так и норовил с кем-нибудь заговорить.
- Мне было бы интересным с каждым из вас познакомиться, дорогие согости дома Носовых. Я вот, к примеру, Григорием буду, значусь уполномоченным по местному району. Можно сказать, давний друг хозяйки…
Первым на приветствие отозвался седовласый мужчина, устроившийся в кресле поодаль остальных. Он, будто бы немного занервничав, почесал ладонь, и, поднявшись с насиженного места, да совершив пару уверенных шагов в сторону Офицера, робко протянул ему руку.
- Пафа Снегуев, ваш наипокорнейший слуга… И это большая честь для меня, держать ладонь уполномоченного. Служба это ведь как… как одиночество! А Одиночество это удел воинов и мудрецов. Вступить на путь одиночества (службы вашей) означает найти диалог с создателем. Толпа боится нас - потому что мы знаем, где спрятано семя истины!
- А вы на службе? Кем, если можно точнее, по профессии-то будете?
- О, я грозный часовой Петербургских улиц, идущий вслед за хладным ветром, опавшею листвою, грязью и снегом… Всего-то.
- Конкретнее, пожалуйста.
- Молю вас оставить это! Сказал всё так, как оно есть, что даже слова не отнять. Давайте лучше помолчим - голова болит. Прошлая ночь алкоголя сделали свое дело.
- Нет уж, я настаиваю на прямом ответе.
В лице Пафы отразилась сразу лёгкая озабоченность и ужас. Тон его предыдущих слов всё-таки заставил и сейчас ответить на вопрос решительно сразу, жаль только не столь красиво, как в прошлые разы:
- Дворник я…
С сиих слов Офицер беспардонным образом хрипло загоготал на всю кухонную залу, да одобрительно похлопал бледнеющего Пафу по плечу.
- Ох! А то-то, я думаю, рожа твоя мне знакома, аж напрягся весь! Местный ты ведь… Яблоневую метёшь с коллегами? Так точно же! Эко я не узнал тебя сразу! Славнейшая профессёнка!
- Спасибо…
- Бога нет! *Не прекращая смеяться*
- Ну… Благодарю-с, я имел ввиду.
- Дык и блага у тебя нет, чтобы его еще и дарить!
- Эм… В таком случае…
- Тебе того же!

Снегуев немного помолчав, обернулся в сторону смотрящий на него Носовой, слегка кивнул ей головой и, не сказав ни слова, пошел в направлении коридора, показывая всем своим видом, что оттуда он собирается непременно выйти к дверям, да покинуть дом.
Хозяйка уже хотела броситься его останавливать, но её порыв загубил накорню неожиданный вопрос, прозвучавший столь громко и дерзко, что проигнорировать его не виделось возможным.
- А с чего это ты, Аня, на встречу высококультурных и солидных людей смело приглашаешь дворника с соседней улицы?
Задавший был рослым молодым человеком с лёгким намёком на грядущую полноту. Речи его были плавными, но имели настойчивый тон лёгкого возмущения всякий раз.
- Ох, Андрей! Этот мужчина - мой дальний родственник по линии матери. Он мне клятвенно пообещал подарить билет до Булгаграда (нынче, когда достать подобную диковинку так сложно, он ездит туда всякий месяц!), коль я познакомлю его со всеми вами!
- Подарит? Он? Аня, выброси из головы девичью глупость! Я подарю тебе хоть весь мир, да только не беги сейчас за ним!
Григорий не стерпел уже на этой реплике:
- Это не ваш мир, что вы его раздариваете?! А впрочем, довольно восклицаний. Пусть этот Гуев... Дворни... скатертью катится. Вы, Анна, право, сядьте и давайте, наконец, хоть о чём-нибудь поговорим толком. *Присел сам* Давайте-ка о политике, а? Есть тут интересующиеся этим вопросом?
- Есть, товарищ Офицер. Да вот только избита эта тема, и знаем наперёд, что лишь разругаемся мы все тут, коль за обсуждение возьмёмся. Оставим политику Аристотелям, а сами не затронем, для общего же блага.
- Тогда давайте о местной церкви побеседуем? Кто тут верующие? Объясните-ка мне, убежденному атеисту, как боги эти ваши людей и карают, и в ад шлют, а в тоже время любят всех, да каждого?
- Нет-нет-нет! Прекратите немедленно! Уж Маир Иванович в прошлый раз оговорившись о религии так вспылил, так закричал, что врачей звать пришлось! Челюсть себе вывихнул несчастный старик.
- Хорошо, возьмём нейтральней разговор, всех объединяющий. О Родине, а?
- Боюсь, опять табу. Для каждого понятие это разное, всякий другому в своём мнении отличен, а вопрос это более чем болезненный в наше-то время…
- Как это, "разное понятие"?! И что ж? Всё? О чём тогда вообще нам говорить? У кого есть предложения?

И воцарилась вновь всепоглощающая тишина.